Никлаус оглянулся, вскрикнул, но даже не успел поджать ноги.
Развернув крылья в торможении, гаруда, растопырив страшные серые лапы, буквально вынесла матроса с палубы, аж пулемет провернулся на турели.
— Стреляй, Тео! — заорал Джай во все горло.
Первую пулю из пистолета я послал на восклицательном знаке.
Наверное, я о чем-то фоново подумал в тот страшный момент, уже никогда не вспомню, могу только догадываться. Наверное, думал о том, чтобы не задеть Никлауса, думал о скорости удаления мишени, думал, что резкие и частые очереди слева от меня озвучивают работу Джая по отсечке остальных бандитов…
Но я хорошо помню, что видел.
Видел Никлауса, худого, маленького, безвольно обвисшего в своей любимой джинсовой куртке, засаленной, мятой.
Видел огромный веер поднятого хвоста — размером с дельтаплан — и приоткрытую задницу, куда я и всаживал пули из «дзержинца». Мне тогда показалось, что скорость перезарядки пистолета до обидного мала, хотя германская механика работала отменно. Не знаю, на каком «главном» выстреле гаруда закричала — страшно, пронзительно, хех… Уже нашинкованная горячим, она выпустила ношу из лап и попыталась набрать высоту, будучи тут же принята Джаем, довершившим дело.
Никлаус рухнул в воду, сбитое чудовище тоже.
Почти тут же за борт прыгнула Ленни, заставив мое сердце сжаться от страха.
Уже прыгая вслед за ней, я успел заметить, как шкипер, не успев схватить Zicke, ломится обратно в рубку, а подскочивший к пулемету индус зараз высаживает полмагазина в небеса, отбивая охоту у оставшихся.
Когда я саженками подлетел к Ленни, она, вынырнув, уже держала матроса под голову. Никлаус был без сознания, струйки крови окрашивали воду вокруг.
«Два винта, — устало подумал я, отплевываясь в процессе ловли ярких спасательных кругов, сброшенных индусом за борт, — шкипер задним сдавать будет: глупо помереть после боя крупнорубленным фаршем». Но Ули Маурер, мастерски развернув «Клевер» почти на месте, встал против течения и медленно подкатывал к нам. На носу стоял Джай, уже скинувший веревочную лестницу и теперь спускающийся по ней к воде.
Первой на борт поднялась Ленни, потом мы втащили неподвижного Никлауса.
— Давайте его сразу в каюту! — скомандовал динамик голосом капитана. — Я пристаю к берегу!
Первой, оставляя за собой водные дорожки, вниз помчалась мокрая, как губка, Ленни, неутомимая, словно и не ныряла только что ихтиандром в мутные воды Ганга. Мы следом за ней осторожно потащили рулевого.
Уже начав спускаться по трапу, я успел посмотреть в тревожное небо — чисто, свалили, сволочи. Нет, ребята, вас тут конкретно зачищать надо. Это место мы заберем, тут город стоять должен.
Много было ошибок, непростительно много.
Нет у нас пока боевого слаженного подразделения, способного вести морской бой.
Плохо начинается плавание.
Холм на левом берегу просто отменный: образцовый, канонический.
И похож он на курган — вместилище памяти былых цивилизаций. Одинокая лысая горка посреди саванны. Бережок крутой, но не обрывистый, не осыплется, такой и река в половодье не подрежет. Вид с вершины замечательный — век бы тут стоять да любоваться пейзажем: ширь бескрайняя.
Хорошая досталась Кольке земля, мягкая, ласковая. Легко копать было.
Никлаус прожил минут сорок, показав себя настоящим бойцом, держался до последнего. Ничего мы не могли сделать, ничего. Не живут с такими ранами. Сперва нам показалось, что обойдется, вытащим, и крови-то немного было… Атакующая гаруда левой лапой промахнулась, уже позже подхватила парня, зацепив прочную джинсовую куртку, но правая взяла жертву крепко, сразу пробив грудную клетку со спины, — кровь пошла в легкие. Сомневаюсь, что и спец помог бы в такой ситуации. Тут нужна медицина взрослая, такой и в Шанхае нет, разве что в Нью-Дели нечто подобное имеется, как я слышал.
После недолгих споров мы сошлись на простом деревянном кресте. Швейцарцы привыкли к многоконфессиональности своих кантонов, а индус, живший и воевавший в тех краях, где человека и похоронить-то порой сложно — не разберешь сразу, какой обряд надобен, — отнесся к вялым спорам философски, заявив, что любой обряд хорошо, если люди к нему сердце прикладывают. Крест мы сделали добрый, никаких молодых березок поперечинами, вытащили из трюма прочный дубовый брус, собрали аккуратно, скрепив его коваными шанхайскими гвоздями с широкой шляпкой.
После чего Ленни оформила табличку.
Мне было странно видеть на ней классический немецкий — отвык. Речь наших жителей Новой Швейцарии, когда они быстро обмениваются мнениями на родном языке, всегда навевает на меня, учившего обычный немецкий язык, тихий ужас. Швейцарский немецкий — разговорный кондовый Swiss Deutsch, для многих похожий на дикую смесь арабского, идиша и иврита, существует только в устном виде и, как я понял, не располагает ни единым написанным на нем документом, книгой или учебником.
— Наверное, хорошо, что у него не было семьи, — сказала она, вытирая руки.
— Может, наоборот? — тихо возразил я. — Хорошие люди должны оставлять после себя живой след на земле.
Потом прочитали над могилой молитвы, каждый свою — кто какие знал.
Джай принес пучок длинных ароматических палочек, зажег и прошел три раза вокруг могилы. Странный получился обряд, но искренний… Я прихватил водку со стаканами, а вот черного хлеба не нашлось. Вмазали за легкий путь на небеса, после чего индус затянул на короткой продольной флейте заунывную мелодию — Песню Ветра над Большой Рекой, то, что нужно.